Кажется, у нас рождается главный актер современности. Глубокий, внешне ранимый, иногда угловатый, интересно мыслящий, органичный, существующий в кадре как животное — настоящий. Ну а темные кудри и зеленые глаза и вовсе делают его неотразимым.
У Марка Эйдельштейна сейчас выходят проект за проектом. В прокате свои миллионы собирает «Сто лет тому вперед», в мае грядет сериал «Фарма», в котором актер сыграл роль прикованного к инвалидному креслу юношу, в рамках Московского международного фестиваля показана новая картина Романа Михайлова «Надо снимать фильмы о любви», а на Каннском фестивале он представит международный проект «Анора». Мы поговорили с Марком обо всех этих проектах, а также об эффекте бабочки, буллинге, компромиссах, поцелуях в кино и в жизни, а также о том, как сохранить психику, живя жизнью персонажей.
— Марк, скажите, ваши представления о будущем совпадают с тем, что показали в фильме «Сто лет тому вперед»: либо вот этот черный, страшный «Готэм» Глота, либо прекрасное толерантное далеко, в котором живет Алиса?
— Я, честно говоря, стараюсь по минимуму думать о будущем, потому что в настоящем есть много всего, что нужно сделать. Я верю в расширенный эффект бабочки и в то, что все, что ты делаешь здесь и сейчас, влияет как на прошлое, так и на будущее. В этом смысле моя задача состоит в том, чтобы находиться в настоящем постоянно. Цитируя моего героя из фильма «Сто лет тому вперед» Колю Герасимова, могу сказать, что для будущего нужно что-то хорошее делать уже сейчас, может, даже для такого будущего, где тебя уже не будет, потому что там точно будут те, кого ты любишь.
— А что конкретно зависит от вас, от меня?
— Как минимум количество любви, которое из тебя исходит, и то, как себя чувствуют люди, находящиеся рядом с тобой. Смысл твоего пребывания в настоящем вообще, как мне кажется, в том, чтобы твоим близким было хорошо, и чтобы ты, насколько это возможно, делал их жизнь лучше, интереснее. Вот это явно в наших силах — каждого из нас. Очень легко об этом забыть, и не всегда есть время на то, чтобы об этом вспоминать. Но если об этом помнить, то все реально.
Марк Эйдельштейн
— А почему если снимают кино про настоящее, то это обязательно школа и буллинг?
— Смотрите, моя партнерша Даша Верещагина в одном из интервью рассказала о буллинге в своей жизни. Другие партнеры — Кирилл Митрофанов и Софа Цибирева, тоже говорят о буллинге. Я вспоминаю свои школьные истории… Не знаю, насколько это ответ на вопрос, но уже четыре из пяти молодых героев в нашем фильме сталкивались с этой проблемой в реальной жизни. Я думаю, что она действительно касается огромного количества подростков. Подростковая среда конфликтная, жестокая и безжалостная, и именно через все это происходит взросление. Все так или иначе через это проходят.
— Как выходить из конфликтов таким людям, как вы — нежным и глубоким?
— Я думал, вы сейчас спросите «в Нижнем Новгороде».
— В Нижнем Новгороде и далее везде.
— Я благодарен времени, когда меня гасили в школе. Я три школы сменил, потому что меня гасили, буллили, третировали, ущемляли. Благодарен этим ситуациям за несколько аспектов. Первый аспект, вот именно тот, о котором вы сказали: надо приучаться думать, как выходить из этих ситуаций. Ты должен учиться договариваться. Точнее, даже не так. Разговаривать, договариваться и потом еще принимать то, о чем ты договорился, потому что, когда договариваешься — это всегда какой-то компромисс.
У меня были и те, и другие ситуации. Но тебе надо смириться и не рефлексировать больше на тему, правильно ли ты поступил. Конечно, всегда лучше договориться. Сейчас я с сталкиваюсь с тем, что очень важно разговаривать, потому что, если можно не множить зло, лучше его не множить — вот этому меня научил период буллинга в школе. Это раз. А два: такие ситуации очень закаляют. Когда тебя постоянно ущемляют, в чем-то обвиняют, когда ты постоянно чувствуешь какую-то несправедливость по отношению к себе, это делает тебя сильнее: ты должен искать внутренние ресурсы для того, чтобы двигаться дальше. И это круто.
Сейчас меня никто не гасит, не оскорбляет, ничего такого, но иногда складываются конфликтные, сложные межличностные, внутрииндустриальные ситуации, из которых хочется выйти со словами «Да пошло все к черту! Я вообще не буду с этим взаимодействовать никак». Но я понимаю, что это неправильно. Понимаю, что нужно в это входить, нужно с этим разбираться. Если ты разбирался с одиннадцатиклассниками, которые хотели тебя бить ни за что, и у тебя получалось, значит и сейчас ты тоже можешь справиться. Потому что ты старше, потому что ты умнее, потому что у тебя больше опыта, потому что ты тот, кто будет себе благодарен за то, что выстоял, продержался и идет дальше.
Кадр из фильма «Сто лет тому вперед»
— Очень крутой ответ. Но есть некоторое противоречие. Вы когда-то говорили о том, что у вас «широкие буддистские штаны» и вам претит любая жестокость. Но в вашем фильме «Сто лет тому вперед» герои пытаются разобраться со злом отнюдь не словами, а кулаками. Как психологически играть в таком кино, где много конфликтов и драк человеку в буддистских штанах? На преодолении?
— Это все-таки очень доброе и светлое кино о любви. Когда там происходят даже экшн-сцены, конфликты, драки, ты все равно внутри себя понимаешь перспективу того, что рассказываешь созидательную историю, поэтому с моими штанами широкими буддистскими не было никакого противоречия.
А вот, например, скоро должна выйти картина «Наступит лето». Это дебют режиссера Кирилла Султанова, и там я сыграл абсолютное зло. Человека, которого было сложно оправдать. Не буду раскрывать сюжет, но это ужасающий персонаж, и это было тяжело психологически. Но в этом и заключается цимус и кайф этой профессии — в том, чтобы находить оправдание и разбираться в психологических мотивировках того, почему человек себя ведет так или иначе.
— Ваш фильм многие сравнивают со «Стражами Галактики». Объективно, сходство есть и в постерах, и в кадрах подготовки ваших героев к бою. И при этом нет никаких ассоциаций со старым телефильмом «Гостья из будущего». Как вы можете это прокомментировать? Вы смотрели то советское кино?
— Конечно. Я вообще смотрел советское кино и конкретно эту экранизацию — телесериал. Ну, это же нормально, что нас сравнивают со «Стражами Галактики». Потому что прошли десятилетия, время поменялось, способы выразительности внутри кино изменились, и люди поменялись. Очень правильно относиться к героям Булычева не как к статичным образам, которые он как скульптуру изваял — они застыли и такими должны остаться. Правильно относиться к ним как к живым носителям тем и смыслов. Поэтому не нужно сравнивать. Точнее, конечно, можно, но непонятно, к чему нас это приведет, зачем это.
С советским телесериалом у нас только одно сходство — отправная точка, оригинальный текст Булычева. Вселенная, которую он нарисовал и нам подарил. Мы просто попробовали с этой вселенной соединиться через этот фильм.
Марк Эйдельштейн
— «Сто лет тому вперед» отвечает всем модным трендам, в частности достаточно активно использует фемповестку. Из настоящего в будущее сюжет двигают все-таки женщины — Кира и Алиса. Что вы думаете о том, что в кино сейчас некий перекос с этой темой, и герои-мужчины в позиции ведомых?
(Марк обескураженно зовет на помощь актрису Дарью Верещагину, сыгравшую роль Алисы и просит ответить на этот вопрос – Прим. Ред.).
— Даш, что ответить на этот вопрос?
Даша: Слава Богу, что это заложено в фильме. Я счастлива от того, что мир движется к новой этике, это прекрасно. Мне на самом деле кажется, что женщины очень сильные сами по себе. Мужчины просто… Так сейчас будет звучать…
— Абьюзивно.
Даша: Нет, ну, в целом просто здорово, что женщины задают тон. Мне кажется, что мир действительно так устроен, что женщины, пускай и выглядят слабее и ранимее, но их внутренняя сила сильнее мужской.
Марк: Отлично, Даша дала мне время подумать. Вы хотите мое мнение?
— Да.
— Вот сейчас, когда Даша говорила, я почувствовал, что очень странно и будто бы не очень корректно делить на гендеры тех героев, которые двигают историю внутри нашего фильма, потому что, мне кажется, в картине и в жизни вообще историю, события, эволюцию двигают не женщины или мужчины, а двигают характеры и личности. Вот такое мое мнение.
У героини Алисы есть конкретная задача: она ищет мать. У Киры тоже есть конкретная задача: она спасает Время и свою семью. У Коли ее нет. Но важно сказать, что в конце фильма он берет ответственность, совершает поступок. И в финале именно он продвигает сюжет, когда берет космеон, принимает решение, что отправится в прошлое и больше никогда не увидится с Алисой. В этом смысле это крутое развитие героя. Вообще мне очень радостно, что это так написано. Потому что это напоминает мне о том, что, если ты хочешь взрослеть, если ты хочешь быть мужчиной, ты должен быть храбрым и должен совершать поступки, за которые впоследствии понесешь ответственность.
Кадр из фильма «Сто лет тому вперед»
— Вот как раз про храбрость. Я читала ваше самое-самое первое интервью, где вы признавались, что боитесь сцен с поцелуями. Похоже, в «Сто лет тому вперед» вы преодолели этот страх?
— Вы спрашиваете разрешение, когда целуетесь, или действуете спонтанно?
— Блин, вот я всегда был тем человеком, который спрашивает разрешение...
— А не надо!
— … но всегда понимал, что этого нельзя делать. Хотелось просто брать и целовать, но всегда было очень стремно. Да, я спрашиваю разрешение, пусть, может быть, и невербально, но пока я не почувствую подтверждение, что да, окей, наверное, я этого не сделаю. Короче, я лох.
Марк Эйдельштейн
— Вы прекрасны, Марк! Сменим тему. Мы с вами смотрели фильм на пресс-показе с журналистами и были свидетелями того, как даже некоторые из них не считали каких-то посылов. Язык метафор, жанр фантастики — насколько он позволяет говорить о чем-то глобальном так, чтобы это было понятно зрителю?
— Мне кажется, это очень доступный жанр. Об этом свидетельствует количество фантастических фильмов в мировой индустрии. Если мы берем супергеройское кино, утопии, антиутопии — это же всегда метафора, потому что ты не можешь построить фантастику просто на чем-то безосновательном, например, своем воображении. Исходная точка фантастики — это реальность. Весь вопрос, как жанр работает с реальностью
В этом смысле очень круто искать внутри фантастики, внутри этих метафор, свет. Через метафоры, убежден, свет как будто бы даже доносится лучше, потому что задействован не только канал мозга, а еще чувственное что-то. То есть фантастика — это еще всегда обостренные, нереалистичные, не бытовые аспекты нашей жизни. Эмоционально это очень крутой жанр и способ разговора со зрителем.
— Вы сейчас упомянули, что написали сценарий. Речь идет о том, проекте, которым вы занимались со своим одноклассником Гришей Мильштейном?
— Офигеть, откуда вы знаете?! Я, к сожалению, не могу разглашать ситуацию с этим проектом, но это некий новый для меня процесс, в который я вошел со своим… наверное, можно уже его назвать соавтором, потому что мы с Гришей сделали короткометражный фильм «Надеждозаписывающая студия». Мне очень интересно, приятно и полезно с ним работать, потому что он учился на сценариста. У нас тандем сценариста — человека, в которого вшиты образованием понятия арки, динамики, развития роли, сюжета, драматургии — и меня, в которого вшито понятие какой-то внутренней правды героя, характера, атмосферы, которая находится вокруг героя. Это очень крутая связка, потому что Гриша что-то предлагает, я сразу это разыгрываю, и получается точнее.
Марк Эйдельштейн
— Ждем-ждем. Вы еще прекрасно рифмуетесь со своим приятелем Эйдельштейн-Мильштейн. Кстати, о рифмах. Поговорим про рэп? В фильме вы делаете маленькую попытку его зачитать, но я видела ваш жесткий рэп на ГорькийFest. Как вы развиваетесь в этом направлении? И правда ли, что рэп — это исповедь, стендап, или это все-таки немного поза?
— Мне кажется, эти понятия слабо относятся к рэпу — исповедь, стендап, поза…
Как я в этом направлении развиваюсь? Ну, вот в мае будет выходить сериал «Фарма» на платформе Premier, и для нее я записываю EP. На студии «Правда Records» мы работаем над музыкой, уже записаны два трека, будут записаны еще. Это моя первая серьезная попытка в рэпе. И скоро вы сможете ее оценить.
— Кстати, про «Фарму». Образ, который вам достался, — больного человека — насколько физически тяжело играть?
Я вдруг осознал, что как бы сейчас это ни играл с точки зрения тела и физики, мы все понимаем, о какой болезни там идет речь — о синдроме Дюшенна. Хотя она так там не называется. Продюсеры и сценаристы приняли решение не называть конкретно, чтобы никто не смог сказать, что при синдроме Дюшенна то или это так не работает. У нас просто некий собирательный образ болезни, при которой у тебя начинаются проблемы с мобильностью и резко ограничивается срок твоей жизни, ее с каждым днем становится все меньше и меньше.
Я вдруг осознал, что про это очень мало у нас говорят. На самом деле не только у нас, вообще про это очень мало делается кино, его должно быть больше. Если я смогу стать таким человеком, который людям с этой проблемой подарит хотя бы чуть-чуть счастья при просмотре, и которые хотя бы подумают: «Вау, прикольно! Люди, которые делают кино, знают, что существует такая болезнь, хотя она очень редкая»… Если они почувствуют, что я транслирую, а я стараюсь транслировать мысль о том, что жизнь не может уйти от тебя никуда — ты живешь здесь и сейчас, и ты здесь сейчас читаешь рэп. Или ты здесь сейчас можешь поцеловать человека. Или ты здесь и сейчас любишь, или ты здесь сейчас ненавидишь. И неважно, что будет дальше, завтра, потому что ты сейчас есть тут. И это мощно, и нужно это проживать.
Короче, если кто-то из тех, кто это посмотрит, особенно из людей, у которых есть подобные проблемы и заболевания, вдруг почувствует внутри себя какой-то лучик света, то уже не так важно, как я сыграл. Это уже доброе дело, полезное, значит его нужно делать.
Кадр из сериала «Фарма»
— Мне иногда за вас страшно, за ваши глубокие погружения в образы. Как вы выходите из этих состояний?
— Не знаю, как-то… У меня нет четкого механизма. Я не совсем осознаю, что вошел в это состояние, а теперь мне нужно из него выйти. Может быть, это губительно для моего аппарата актерского. У меня может быть четыре или пять смен подряд, как в фильме «Наступит лето», где я играю определенное состояние, и я просто не замечаю, как после четырех съемочных дней ухожу на выходные в этом состоянии.
— Конечно. Кстати, о том, как психика сдает, мы видели на примере «Слова пацана», когда внезапно обрушившаяся слава меняет людей. Как вы себя заземляете? У вас впереди проекты – «Витринный экземпляр», например, благодаря которым вы станете очень и очень популярным. Уже сейчас у вас обложки, обожание, вас называют крашем…
— Мне кажется, заземление происходит просто. У тебя есть внешний мир и внутренний. Внешний — это мир, в котором ты коммуницируешь с другими людьми, общаешься, работаешь, гуляешь. Вот там как раз, как у меня сейчас, обложки, премьеры, интервью, и это действительно может сбивать, и ты немножко отлетаешь.
А есть внутренний мир. Это то, что ты делаешь, когда остаешься один. В какой-то момент я осознал, что мне необходимо искать точки даже не вдохновения, а вот именно темы какие-то внутри творчества авторов, поэтов, художников, режиссеров, которые бы обращали мое внимание на проблемы, о которых бы я хотел узнавать дальше, которые я бы хотел изучать. Это, по сути говоря, является топливом для наполнения внешнего твоего мира, потому что ты все равно должен о чем-то говорить, что-то транслировать. Если у тебя есть аудитория, ты должен куда-то ее вести. По крайней мере, для меня это так. И заземляюсь я с помощью разных тем, каких-то артефактов реальности творческих.
— Кто в этом смысле на вас оказывает сильное влияние?
— В последнее время Рома Михайлов. Реально, просто огромное. Я сейчас дочитываю две последние его книги. Конечно, это какая-то потусторонняя реальность. Это реальность человека, который заглянул за… Как это называется? За горизонт событий. Человек, который говорит о чем-то, о каких-то вещах, которые мне совсем неведомы, который понимает проблемы, которые, оказывается, меня волнуют, но о которых я совсем не думал, и который дает такие ключи к времени и пространству, которые, наверное, никто другой дать не может. Сейчас я заземляюсь с помощью текстов, работы и разговоров с Ромой. Вот такой период.
Марк Эйдельштейн
— Я как раз посмотрела на ММКФ его картину с вашим участием «Надо снимать фильмы о любви». Это грандиозно! Вы говорили, что Роман — тот режиссер, который превращает твою актерскую ошибку в искусство. В связи с этим вопрос. Есть актеры, которые работают исключительно по Станиславскому: «Я в предлагаемых обстоятельствах». Кто-то, как, например, Никита Ефремов, разбирает сценарий с психологом. А кто-то просто читает дополнительную литературу, готовясь к роли. С чего начинается ваша работа над образом?
— То, что вы сказали про Никиту, — это очень круто. Я бы хотел это попробовать. Мне кажется, это профессионально, а самое главное, это очень конкретно – поработать с людьми, у которых не творческая, а очень точная профессия. Например, с психиатрами и психологами.
Есть еще способ – обратиться к искусствоведам, киноведам или критикам, и они помогут тебе с референсами. Кино долго уже существует, и очень многое было показано, сыграно и рассказано. Есть какие-то архетипы. Люди, которые глубоко разбираются в кино и в искусстве, способны дать тебе какое-то мясо к работе над ролью.
Дальше все, что с тобой происходит, все твои личные ситуации ты воспринимаешь уже через эту оптику. Все, что ты читаешь, что смотришь, премьеры, на которые тебя зовут, или парки, в которые ты ходишь гулять, птицы, которых ты видишь, храмы, мимо которых ты проходишь или в которые заходишь, — ты во всем этом начинаешь видеть какую-то связь с тем, что тебе сейчас нужно играть. Ты всю эту фактуру подминаешь, перерабатываешь, осознаешь, как-то ее анализируешь, и она начинает тебе помогать. В какой-то момент происходит эмоциональная сцепка с текстом благодаря тому, что у тебя есть этот текст материальный и есть твоя жизнь.
Никита Ефремов обращается к специалистам, а я, получается, полагаюсь на случайность и пространство. И как-то вхожу в диалог с ним, и оно мне как-то подсказывает, куда двигаться.
Кадр из картины «Надо снимать фильмы о любви»
— Это потрясающе.
— Это сейчас так. Может быть, это от того, что я бездельник и балбес.
— Я думаю, это потому, что вы больше, чем актер. В вас, наверное, попозже проявятся и режиссерские амбиции, раз вы так глубоко копаете. Нет?
— Если бы так случилось, я был бы рад. Надеюсь, что я к этому двигаюсь. Я об этом думаю, но не иду учиться, осознанно не иду. Мне не кажется сейчас это правильным. У меня нет потребности в этом сейчас.
— По уровню демонстрируемой в кадре правды у нас было и есть всего несколько актеров. Например, Сергей Бодров. Или тот человек, с которым вы испытывали потребность поработать — Юра Борисов. И вот наконец случилась ваша совместная работа и в фильме «Сто лет тому вперед», и в картине, с которой вы едете на Каннский фестиваль «Анора». Какие ощущения?
Это было очень круто! Я наблюдал за ним и восхищался. И многому у него учился. Вообще это большой подарок, что так произошло и случилось. Это как раз к разговору о «пространстве», которое знает лучше. Ты отправляешь туда запросы, а оно на них отвечает именно тогда, когда тебе это нужно. Я смотрел на Юру и думал: как здорово, что к этой профессии можно относиться с легкостью. Как здорово, что эта профессия может тебе не надоедать, что ты всегда можешь находить в ней интерес и что она может развивать тебя.
— В запускаемом фильме «Буратино» вам предстоит поработать с большой командой звезд – Рузиль Миникаев, снова Александр Петров и Виктория Исакова… Вы играете пуделя Артемона, и кажется, вас можно даже не гримировать. Благодарны своей внешности за такие возможности?
— Как вы вообще относитесь к моде на тотальный апгрейд любимых сказок?
— Вы только послушайте, как это круто звучит: тотальный апгрейд любимых сказок! Две части предложения – полярные, из разных миров, но тот факт, что они могут существовать в одном предложении, уже очень круто. Потому что сказка – это что-то фольклорное, не устаревшее, но точно не очень современное что-то такое из детства – теплое, родное, но не здесь и сейчас. Сказки рассказывают из уст в уста, они сохраняются и в принципе сильно не изменяются. И то, что индустрия так их меняет, развивает, дает новую жизнь – здорово. В сказках заложены определенные коды, и то, что для каждого нового поколения ищут свой язык и свою интонацию для передачи этих кодов – важно.
— Марк, у меня вопрос про тщеславие. Когда продвигали сериал «Смычок», поначалу его пиарили через вас — «сериал с участием Марка Эдельштейна». Но как только вышло «Слово пацана», его стали продвигать через Рузиля Минекаева. Насколько это болезненно для вас?
— Так это же очень круто! Благодаря Рузилю рейтинг сериала поднялся в топы онлайн-кинотеатра START, до сих пор там висит, это уникально. Людям он нравится, они его оценивают. Благодаря «Слову пацана» и конкретно Рузилю на нашу историю обращают внимание. И совсем не важно, через кого ее продвигают, потому что мы же занимаемся тем, что делимся историями. Как люди к ним приходят — вообще не важно. Наоборот, я радуюсь этому, потому что «Смычок» на какое-то время забыли, а сейчас новая волна интереса к этому проекту. Такое редко бывает. Это круто.
Кадр из сериала «Смычок»
— Практически все, где вы играете, это всегда про смыслы. Вы так и выбираете, чтобы было зрителю про что подумать?
— Да, я стараюсь. Меня в институте научили идти за смыслами — внутренний камертон не должен повести тебя не туда. А если он и поведет тебя не туда, то это необходимость твоего пути. Но сейчас я прихожу к тому, что есть не только смыслы. Условно смысл — это содержание. А есть, например, форма. Форма — это тоже очень интересно. И есть роли, в которых, изначально нет таких смыслов, как, например, в «Смычке» или в «Монастыре», но есть очень интересная форма. И за формой тоже можно идти и пытаться дальше наполнять ее смыслами самому. На вопрос «Что превалирует: форма или содержание?» не стоит так быстро и однозначно отвечать «Содержание».
— Заканчивая про форму и содержание, мечта двигать театр в Нижнем Новгороде, до сих пор существует или уже потухла?
— Мы сейчас делаем два фестиваля в Нижнем Новгороде. Они по плану должны пойти в последних числах мая и первых числах июня. Я туда часто езжу, мы разговариваем с разными площадками. Вроде все складывается, находим спонсоров. Я надеюсь и очень верю, что в этом году мы это сделаем, это будет интересно и важно для города. А для меня это уже важно, я счастлив.
— Ну, вы счастливы и от того, что в мае пройдетесь по лестнице Каннского фестиваля с фильмом «Анора. Как вы попали в этот проект?
— Если бы встретились на красной дорожке с Тимоти Шаламе, с которым вас постоянно сравнивают, что бы сделали?
— Я бы предложил ему сыграть суефа, и тот, кто проиграет, должен будет побриться налысо. Прикиньте, если Тимоти Шаламе побреется налысо, потому что покажет ножницы, а я камень. Вот это будет история!
Иванько 2 сезон (2023)
Продолжение истории о трех совершенно разных подругах, которые пытаются построить свою жизнь и...
Непослушники (Непослушник 3) 2024
Продолжение российской комедии об атеисте, который неожиданно становится неотъемлемой частью...
Лолита Таборко
Российская и белорусская актриса театра, кино и...
