Канал Disney возрождает программу «Устами младенца», первый выпуск вы сможете оценить 27 апреля. Ведущим стал актер и режиссер Максим Виторган, который в эксклюзивном интервью рассказал нам о том, боится ли он чужих детей, как воспитывает своих собственных и собирается ли становиться папой еще раз.
— Максим, как вы отнеслись к предложению стать ведущим всенародно когда-то любимого шоу «Устами младенца»?
Максим Виторган: С удовольствием! Я считаю, что эта программа — одно из того немногого на телевидении, что можно делать, не держа фигу в кармане, не скрещивая пальцы за спиной, не сплевывая через левое плечо, не втыкая осиновый кол, не глядя вечерами в зеркало с мыслью: «Господи, как я до такого докатился!».
— Неужели в вашей биографии бывали случаи, когда, глядя на себя в зеркало, вы говорили: «Господи, до чего я докатился»?
Максим Виторган: Конечно. Конкретные примеры приводить не буду, потому что не хочу обижать людей, которые давали мне деньги за работу и ничего плохого не имели в виду. Но такие случаи были, и в большом количестве. По ходу жизни диапазон компромиссов становится все шире и шире, все больше и больше — с возрастом, с обретением семьи, детей. Я в этом смысле не очень хорошего о себе мнения, раньше был лучшего. В молодые годы был значительно принципиальней. Правда, даже сегодня есть вещи, на которые я ни за что не пойду. Я не буду участвовать, например, в пропагандистских и рекламно-политических кампаниях. Но если мы говорим о художественном вкусе, то он у меня давно побит, помят, здесь чуть-чуть отрезано, здесь стесано… Да, признаюсь, я делаю вещи, которые сам не стал бы смотреть, и на которые еще лет 10—15 назад вообще не согласился бы.
— «Устами младенца» не из этого числа. А вот интересно, не боитесь ли вы детей?
Максим Виторган: Я боюсь, когда их много: крик, шум… Но больше я боюсь родителей. Когда мне тычут в лицо детской фотографией и приговаривают: «Вот смотри, какой он у меня!» Да мне все равно, какой он у тебя...
— Будете ли вы копировать манеру Александра Гуревича, который мягко и иронично вел эту программу?
Максим Виторган: Нет, думаю это и не нужно. Программа теперь будет выглядеть несколько иначе: пара новых рубрик, новое визуальное решение.
— А вы любите детей в принципе? Знаете, есть люди, которые не могут пройти мимо ребенка: обязательно станут сюсюкать, трепать за щечку…
Максим Виторган: Я не такой. Легко прохожу мимо детей, делаю это с удовольствием. Даже со своими собственными всегда общался без сюсюканий. Это тяжело и не всегда удается, но я стараюсь воспринимать детей как самостоятельных членов общества и человеческих личностей. Мне было бы странно, если бы вы, например, разговаривая со мной, задали вопрос так: «Ну, Максюшенька, малыш, давай, скажи мне, а ты любишь деток?..» Смешно, правда? А почему так надо общаться с детьми?
В существовании детей, безусловно, есть огромный глубинный человеческий смысл: продолжение рода и всякое такое. Хотим мы или нет, это во всех нас сидит. И если даже человек громко кричит о том, что не хочет детей, это может быть не правдой, а всего лишь его защитой.
Я далек от страстного впитывания детей всеми порами души. Более того, хотя в нашей программе будут присутствовать живые дети (смеется), я не намерен за их счет становиться лучше, думать о том, что обо мне станут говорить: ах, какой хороший человек, он так любит малышей! Нет, на программе дети — мои партнеры.
— А вдруг партнер описался?
Максим Виторган: Ну, описался и описался. У каждого свои недостатки. Со временем этот недостаток пройдет, зато придут гораздо большие.
Меня подобные казусы не пугают. Я опытный отец, со своими детьми делал то, что их мама не решалась делать: всякие гимнастики, ныряния, когда они были совсем маленькие. У меня на детей рука набита (смеется), особенно это сейчас чувствует мой сын.
— Неужели в воспитательных целях пускаете в ход руки?
Максим Виторган: Ну, подзатыльник могу дать. Нет, вы не подумайте ничего такого, сын Даниил не ходит в синяках и кровоподтеках…Но у него сейчас такой возраст, 12 лет — ему трудно сосредоточиться.
Вот дочь Полина — абсолютно беспроблемная. Много лет назад мы с ней договорились о каких-то вещах по поводу учебы. В этом году она уже оканчивает школу. За все время она ни разу не нарушила наших договоренностей. Она ответственна, образована, что меня очень радует, много читает. Точно прочитала больше, чем я. Посмотрела все спектакли во всех театрах. Очень глубинная девочка. А сынок… (Смеется.) Доставляет хлопоты, что уж тут говорить. Мама перед ним тает, и он этим пользуется — совершенно неуправляемый мальчик. Хотя очень хороший человек: с юмором, добрый, любящий… Но у него абсолютно отсутствует воля. Я сейчас пытаюсь вбить ему в голову и в тело какие-то важные вещи. Он не может собраться, даже когда хочет. Даже когда знает, что вот сейчас придет страшный папа и будет ему втык делать. Но я надеюсь, что все еще образуется. Самое ужасное — видеть в детях свои недостатки. Это невыносимо.
— А вы видите?
Максим Виторган: Да, у сына моя подрасслабленность. И видеть это — катастрофа. Тебя охватывает паника, ты начинаешь верещать, брызгать слюной, оплевывать мальчика ею, биться головой об стену, кричать: «Люди, помогите!». А толку? Ну вот что это — генетика или он что увидел, то и скопировал? Если бы я знал, как это выключить, давно бы вынул батарейки.
— Как выглядит ваш втык в деталях?
Максим Виторган: Ну, это интимный вопрос (смеется). Боюсь сын, когда вырастет, будет мне припоминать какие-то вещи, а за некоторые, может, даже жестоко отмстит. Поэтому я уже сейчас начинаю перед ним чуть-чуть заискивать, делать подарки. Потому что понимаю, что приближается тот возраст, когда он может перестать разговаривать, а попросту даст в репу.
— Вас-то наверняка в детстве не били? Росли маменькиным сынком?
Максим Виторган: Я, безусловно, маменькин сынок. Но пару раз ремнем по мне папа все-таки проходился — я это помню! Правда, для него это всегда было большим наказанием, чем для меня. Не то чтобы это было регулярно, в 16:30 каждого дня, но довольно часто.
— Мама не пыталась встать между вами?
Максим Виторган: Нет, мама была мудра и понимала, что, ведя себя так, женщина подрывает авторитет отца. Тем более что получал я всегда за дело, а не потому что у папы плохое настроение или он вчера выпил.
— Можете вспомнить конкретные свои проделки?
Максим Виторган: Помню, например, как в течение недели прогуливал школу. Причем делал это своеобразно. Уходил утром якобы в школу и болтался по району. В моем дворе было три детсада. Устав болтаться, я приходил на площадку, где гуляли детсадовцы, и принимался с ними играть. Воспитательницам говорил, что болею, поэтому и не хожу на занятия. Видимо, я был очень умный мальчик, потому что не уходил далеко, а когда замерзал, забегал в свой подъезд греться. В один прекрасный день, играя с детсадовцами, я заметил папу, который стоял рядом и с изумлением за мной наблюдал. Это было… больно!
— Ну, это безобидные шалости. А что-нибудь покруче было?
Максим Виторган: Девочек имеете в виду?! Это было позже. А в пионерлагерях мы регулярно жгли свои галстуки…Да, не удивляйтесь, я ездил в лагеря и порой не на одну смену. Родители много работали, деть меня было некуда. Частенько я оставался дома один. И это было самое зашибись! Сначала ты стоял в прихожей и рыдал: «Нет, не уходите, я погибну! Господи, какие вы бесчеловечные люди!» Родители в слезах и соплях уходили, заперев двери. К моменту второго поворота ключа в замочной скважине слезы у меня уже высыхали. Я решительно входил в комнату, составлял из диванных подушек шалаш, брал из кухни кастрюлю, в которой мама что-то приготовила мне на вечер, включал на полную мощность телевизор, залезал в шалаш и партизанил. Костер не разводил, но делал такой вид. Отстреливался из шалаша, между делом ел, кости бросал в ту же кастрюлю. Потом теннисным мячом играл в баскетбол, забрасывал мяч в придуманную корзину, потому что бредил этим видом спорта и знал всех игроков НБА. Потом брал теннисную ракетку и воображал, что это гитара, давал рок-концерт. Телевизор к тому времени переставал работать, потому что заканчивалось вещание, и под телевизионную заставку я засыпал в своем шалаше.
А когда стал постарше, дождавшись ухода родителей, запускал в квартиру приятелей, и там уже вместо ракеток были девушки, а вместо мячика вино. Хотя мы с алкоголем особо не перебарщивали… Вместо шалаша — диск Тото Кутуньо, приглушенный свет. Начиналось черти что!..
— Вы были из среды золотой молодежи?
Максим Виторган: Нет, я ей не соответствовал и до этого уровня не дотягивал. Мы никогда не жили богато. Я не был настроен на успешность, для меня это не составляло ценности. Поступал учиться на актера не за аплодисментами, не за автографами, не за «Оскарами» — поступал ради профессии. Если бы не деньги, я из театра и сейчас бы не выходил. Сидел бы и репетировал. Только нужда выгоняет меня из театра: надо где-то как-то еще заработать денег.
— Никакой профессиональной альтернативы, кроме актерства, для себя не видели?
Максим Виторган: Актерство появилось в последний момент. Я собирался стать либо юристом, либо журналистом. И как-то готовился к этому, читал литературу, ходил на дни открытых дверей в МГИМО. Но там все были какие-то цинично настроенные на успешность. А эпоха ведь была горячая, многое открывалось… Помню, пришел в МГИМО, а там студент — в сером костюме, прилизанный, с распахнутым взором, и рядом я — в перекошенной школьной форме, грязный… Мы едем с ним в лифте, и он говорит: «А где комсомольский значок?» А я на два вопроса всегда отвечал с вызовом. Когда меня спрашивали «Ты еврей?», отвечал: «Да, а что?!» И когда спрашивали: «Где комсомольский значок?» Ну, я и ответил: « Я не комсомолец. А что?» И он так просто, без большевистского задора, сказал: «Надо вступить». И я понял: МГИМО для меня кончилось здесь же, в лифте.
— А почему вы не хотели быть комсомольцем?
Максим Виторган: Воспитание у меня изначально было антисоветское. Родители читали запрещенные книжки в самиздате, и я заодно. У меня была образцово-показательная школа, и меня не мытьем, так катаньем пытались загнать в комсомол, проводили беседы с родителями, обещали поездку в Чехию, потом стали обещать, что я никуда не поступлю. Я устоял, открыто заявлял, что не чувствую себя частью этой идеологии, что не хочу и не буду. Я был в этом смысле довольно продвинутым и убежденным.
Но вернемся к актерству.
Почти параллельно с описываемыми событиями в моей школе — заведении с углубленным изучением английского языка — решили поставить спектакль «Гамлет». И когда дошло до распределения главной роли, все дружно повернулись в мою сторону. Так эта бацилла попала в мой организм, и отвязаться я от нее уже не мог.
— Вы сами упомянули тему национальности. Часто сталкивались с проявлениями антисемитизма?
Максим Виторган: Нечасто, но сталкивался. Смешной случай был в военкомате. Сидит прапорщик, заполняет анкету: фамилия, имя, отчество. Доходит до пятого пункта, спрашивает: «Национальность?» Я говорю: «Еврей!» Он так замирает и, не поднимая глаз, говорит: «Ну, это ничего, это нестрашно...» (Смеется.)
Ощущаю, что я еврей, только когда мне об этом напоминают. Я этого не стесняюсь, особо не горжусь. Я не сионист и вообще считаю, что национальность по большому счету не имеет никакого значения. Социальная среда, в которой ты вырос, имеет гораздо больше значения. У меня язык, образ мыслей и культурный базис российские.
— Вы пришли в профессию, в которой ярко состоялись ваши родители — актеры Алла Балтер и Эммануил Виторган. Сразу отвергли их опыт или все-таки прислушивались к советам?
Максим Виторган: Мои родители весьма деликатно себя вели. Порой чересчур. Они даже не появились ни на одном показе в моем институте вплоть до второго курса — «Не дай Бог, кто-нибудь что-нибудь подумает!». Хотя тот, кто хотел, все равно думал и думает, что я в профессии существую по блату. И пусть себе думают! Я доказывать ничего никому не собираюсь… А начинал вообще с подражания папе — в интонациях, в выборе отрывков. Но все прошло.
— Вы ведь занимаетесь и режиссурой. Что-то новое готовите?
Максим Виторган: Режиссура требует значительно больших затрат — эмоциональных, интеллектуальных. Делая спектакль «Кто», на полгода выключился из жизни. Работа высосала из меня всю энергию, заняла в голове все файлы, я не мог ничего больше положить туда. Мне уже пора делать новый спектакль. С одной стороны, я этого безумно хочу. С другой — трушу. В последние 2—3 года я постоянно снимался. Сейчас мне пора возвращаться в театр. Вернусь сначала как актер, а потом как режиссер.
— Ваш альянс с «Квартетом И», с которым вы часто сотрудничаете, продолжается?
Максим Виторган: Ребята сейчас снимают фильм «Быстрее, чем кролики». Без меня. У меня изначально не было роли в этом спектакле, а они ведь в свои экранизации берут тех, кто играл в их постановках. Но вот сейчас «квартетовцы» пишут новую пьесу, и у меня там будет роль. Обещали хорошую. Потому что мне надоело у них играть «Пардоньте».
— Вы с ребятами из «Квартета И» и в жизни дружите?
Максим Виторган: Леня Барац и Слава Хаит не просто мои друзья — самые близкие люди. После жены, конечно.
— Кстати, о Ксении Собчак. Максим, многие считают, что вы с женой и еще множество известных людей имитируете оппозиционную деятельность, а на самом деле либо пиаритесь, либо вы казачки засланные, разрушаете движение изнутри…
Максим Виторган: Да, мы докладываем в Кремль азбукой Морзе о том, что происходит внутри оппозиции, сдаем пароли и тайники (смеется). Честно говоря, даже не знаю, что вам сказать. Ксюша потеряла работу на всех центральных каналах. Хотя… доказывать, что ты не верблюд не хочется — пусть кто что хочет, то и думает.
— Детям свои взгляды сообщаете?
Максим Виторган: Дане пока рано, а Полине — да. Я хочу, чтобы дочь была человеком, мыслящим самостоятельно, привыкшим докапываться до сути, ощущающим себя внутренне независимо.
— А если дети вдруг однажды откажутся разделить ваши взгляды?
Максим Виторган: Я готов к открытому и аргументированному спору. Меня не пугает инакомыслие.
— Дети поколения Next сильно отличаются от вашего поколения?
Максим Виторган: Да. У нас связь с родителями была более тесной. Мы с родителями смотрели одно кино, читали одни книги, и это сближало. А у сегодняшних детей — огромный выбор информации, книг, музыки. Им сложнее быть содержательными, у них все вширь разрослось, а не вглубь. Есть в этом и хорошее, и плохое. Но это факт, и надо с этим считаться. Те рецепты, которые были актуальны для нас, для них уже не работают.
— Вы вообще много времени уделяете детям?
Максим Виторган: Я не воскресный папа, это точно. Хотя мог бы встречаться и почаще. Бывают периоды, когда из-за работы пропадаю надолго.
— В каком возрасте надо детей от себя отделять?
Максим Виторган: Мы с их мамой Викой старались, чтобы уже с песочницы сын и дочь какие-то вопросы решали самостоятельно. Никогда не пытались мирить или не мирить детей, поругавшихся из-за игрушек. Я вообще стараюсь детям подсказывать какие-то варианты решений, а не делаю все за них.
— Полина уже взрослая девушка. Завтра приведет молодого человека, скажет: хочу вместе с ним жить. Как будете реагировать?
Максим Виторган: Я совершенно не против того, чтобы Полина влюблялась, я — за. Но все, что касается совместного проживания с молодыми людьми, заведения детей и прочего… У нас есть с ней определенные договоренности: все в свое время. Я говорю с дочерью на личные темы только тогда, когда она сама этого хочет. Либо демонстрирую что-то на отвлеченных примерах. У нас нет запретных тем. Мы говорим об алкоголе, курении, наркотиках, сексе.
— Для детей более важно женское или мужское воспитание?
Максим Виторган: Важно сбалансированное воспитание. Отец может воспитать в дочери ощущение женственности — своим отношением. А мать может дать инструментарий — как этого достичь.
— Какой должна быть женщина, чтобы вы на нее обратили внимание?
Максим Виторган: Совершенно не имеет значения. Я счастливо женат.
— Ну а что вас дико раздражает в женщинах?
Максим Виторган: Я достаточно снисходителен. Не хочу ничего доказывать женщинам и не ощущаю их своими соперниками. Я могу с женщиной спорить. Мы с Ксюшей спорим порой очень сурово и подолгу, разбивая слово «мировоззрение» на отдельные осколки. Но это не мой с ней разговор как мужчины с женщиной — это мой разговор с интересным человеком….
Нет, женщинам я прощаю все, просто прощаю по-разному. В каких-то случаях могу развернуться и уйти.
— У вас же есть опыт развода, значит, с чем-то вы не готовы мириться?
Максим Виторган: Я не готов мириться с отсутствием любви.
— Сегодня вы абсолютно счастливы?
Максим Виторган: Счастье — это путь, а не финишная черта. Нет счастья как окончательного результата — счастье в процессе.
— А вы хотите еще детей?
Максим Виторган: Мы хотим.
Беседовала Илона Егиазарова
Фото Наталии Нечаевой и из семейного архива