В актерской среде много лет ходят слухи об остром языке и неуживчивом характере Валентины Талызиной. Но именно она подарила свой проникновенный голос двум красавицам-блондинкам советского кино – Лилите Озолине и Барбаре Брыльской, в ответ рассчитывая только на благодарность.
– Валентина Илларионовна, в том, как сложилась ваша жизнь, велика роль случая? Все-таки вы начинали не с актерского факультета…
– Мне кажется, что все в жизни не случайно. В Москву я поехала поступать после двух курсов сельхозинститута, ничего предварительно не узнав, не созвонившись ни с одним театральным вузом. Набор везде закончился, но на мою удачу открылся дополнительный прием в ГИТИС – прослушивания начались буквально через день после моего приезда. Помню, нас было 120 человек. Вот и как это все назвать?!
– А если не было бы этого набора, вы приехали бы на следующий год?
– Нет. Я боялась, что мне скажут: «Девочка, езжайте обратно в свою Сибирь. Никаких способностей у вас нет, про актерскую профессию забудьте». Я проехала три тысячи верст, ни на что не надеясь! И вдруг на первом же туре услышала: «Мы вас берем». Это вызвало у меня просто взрыв эмоций.
– Не надеялись, но программу все же подготовили…
– Да. Ко мне подошла заведующая Домом народного творчества Галина Васильевна Зайцева, очень красивая женщина: «Девочка моя, вам надо быть профессиональной актрисой». Она организовала мне репетиции с театральным режиссером. После этого я и собралась в Москву.
– А к окончанию института у вас было четкое представление о будущем месте работы?
– Меня пригласили в Горьковский театр, и я настроилась было ехать. И вдруг узнаю, что меня берут в Театр имени Моссовета… Это было что-то невероятное! Я попала в потрясающий театр, который славился своей интеллигентностью. Руководил им тогда Юрий Александрович Завадский, а работали Вера Марецкая, Валентина Серова, Любовь Орлова, Фаина Раневская, Варвара Сошальская… Они задавали уровень мастерства, учили уважительному отношению к профессии.
– Вы довольны тем, как сложилась ваша театральная судьба?
– Если моя жизнь в театре начиналась с яркого взлета, то через некоторое время я оказалась совсем в другой ситуации. После ухода Завадского театр восемь лет оставался, по сути, без главного режиссера. Художественным руководителем был назначен директор Лосев – инструктор горкома партии, затем директор Театра имени Гоголя, а потом директор нашего театра. Причиной его ненависти к актерам стало то, что он, бывший артист, был лишен сцены и творчества. Лосев ненавидел даже своего приятеля Леню Маркова, с которым вместе учился. Он был очень жестоким человеком, ничего не прощал, никаких способностей не ценил. В эти жернова попала и я. Конечно, я не была изгоем, но понимала, что прихожу в театр, где меня уже не любят так, как раньше.
– Многие актеры, опасаясь разочарований, стараются не «обрастать» своими чашечками и поддерживать с коллегами исключительно рабочие отношения.
– Атмосфера, в которой создается спектакль, отношения между партнерами – все проявляется на сцене. То же самое на съемочной площадке. Опытные киношники, глядя на экран, всегда могут точно сказать, какие актеры были друзьями, а кто терпеть друг друга не мог, какие отношения сложились с режиссером, увлеченно работали или нет.
– Вы пришли в театр, где уже тогда блистали Марецкая, Орлова, Раневская… Как они вас приняли? Кто взял вас под свое крыло, с кем завязались теплые отношения?
– Почти все – и Варвара Сошальская, и Инна Соколова, и Нелли Молчадская – относились ко мне потрясающе. Это было в их человеческой природе. А Галя Дятловская стала моей ближайшей подругой. Они прощали мою несобранность, постоянные опоздания, наверно, потому что видели мое отношение к ним и к работе. На Раневскую я смотрела, как на небожителя, потому на репетициях «Дядюшкиного сна» зажалась и не разжалась вплоть до генерального прогона. Кроме того, я ей не нравилась. Фаина Григорьевна про меня говорила: «Какая она некрасивая». Я думаю, она знала толк в женской красоте. Но потом, когда мы сыграли премьеру, ее мнение изменилось, и я стала для нее Валечкой. Она даже сказала: «Талызина лучше меня: она умеет играть и героинь, и характерные роли». Наверняка она сказала это в надежде услышать горячее опровержение. К тому времени Раневская была уже глубоко пожилым человеком. А пожилому человеку, особенно актрисе, хочется, чтобы говорили, как она была прекрасна, как хорошо играла, дабы еще раз убедиться, что жизнь прожита не зря.
– А в кино кого вы считаете знаковым для себя человеком? Рязанов является таковым?
– Конечно. При том, что я никогда не была любимой актрисой Эльдара Александровича, я снялась в шести его картинах. Именно «Зигзаг удачи» стал началом нового этапа в моей жизни. До этого я снялась в четырех фильмах. Но эта комедия перевернула и мою судьбу, и представления о нашем кино. В то время на экране были только такие… советские девушки, а моя героиня оказалась неоднозначной, объемной. А уж в какой компании я оказалась: Евгений Евстигнеев, Евгений Леонов, Ирина Скобцева! Этот фильм стал моим университетом. Женя Евстигнеев сразу понял, что я боюсь его, и моментально снял этот страх, убрал лишний барьер. Великой доброты человек, поэтому и актер гениальный.
– Вы уверены, что большой артист – всегда большой человек?
– Я считаю, что большой артист всегда личность. Иначе откуда он черпает все свои роли? У меня было очень интересное общение с Марком Даниловичем Осипяном в картине «Иванов катер» по Борису Васильеву и Сергеем Владимировичем Бодровым в «Непрофессионалах», где я сыграла главную роль. Были, возможно, и не столь знаменитые, но насыщенные роли. Например, с Алексеем Кореневым связана прекрасная «Большая перемена», с Георгием Данелией – ироничный «Афоня». Так что мне грех жаловаться.
– Осталась ли обида на кого-то из режиссеров?
– Никаких обид. Каждый получает то, что заслуживает. К тому же я всегда считала, что театр – это основа, а кино, телевидение – так, прыжки в сторону. Хорошие, интересные, но без которых можно прожить.
– А какие профессиональные мечты так и не исполнились?
– Как актриса, я жалею только о том, что не играла Чехова. Играла Гоголя, Достоевского, Горького, Уильямса, Брехта, а вот Чехова, которого так люблю, – не удалось.
– Вы сильно привязываетесь к людям? После съемок поддерживаете отношения?
– Конечно. Мы дружили с Женей Евстигнеевым, как старые друзья встречались периодически с Женей Леоновым. Я никогда не заводила «нужных» друзей, поэтому дружу с людьми не один десяток лет. Никакие перемены в жизни и работе не влияют на эти отношения.
– А как вы относитесь к деньгам? Ради них вы согласны на любую работу?
– Когда я, молодая актриса, стала сниматься в кино, у меня появились деньги, небывалые для нашей нищей страны. Но с ними неожиданно обнаружилась и странная зависимость: как только я думала о гонорарах, роль не получалась. Но я смогла с собой справиться. Это ужасно, что нашей жизнью стали править деньги. Русская интеллигенция всегда была выше этого. Были идеи, перегибы, богема – все что угодно, но деньги в нашей стране никогда не стояли на первом месте.
– Какими поступками в своей жизни вы гордитесь?
– Перечислять не буду, но если я делаю правильно, то и слава богу. А если плохо, то потом себя очень долго корю. По-моему, каждый более-менее нормальный человек так чувствует.
– А чего вы не прощаете, не терпите в людях?
– Неискренность и отсутствие доброты. Многое можно простить человеку, а вот неспособность к состраданию – это страшно! Я никогда никого не обвиняю, хотя в своей жизни сталкивалась и с предательством, и с подлостью. Мы вместе с девушкой из моего совхоза приехали поступать в пединститут на исторический факультет. Все, кроме меня, получили по истории тройки. Когда вывесили списки поступивших, эта девушка пошла их смотреть и сказала мне, что мы обе не прошли. Я удивилась, но поверила. Более того, она поехала со мной поступать в сельхозинститут – там у моего отца работал друг, который устроил нас обеих на экономический факультет. И лишь потом я узнала, что поступила на исторический. Я ей ничего не сказала, но она завидовала мне всю жизнь.
– А вы когда-нибудь завидовали?
– Восхищение, которое возникает, когда видишь настоящий талант и понимаешь, что он больше твоего, тоже можно назвать завистью. Но я считаю, что бескорыстная, беззлобная зависть – абсолютно нормальное человеческое чувство. Знаете, когда появилась Рита Терехова, она была потрясающе хороша! Я присутствовала на ее первом экзамене – она читала Достоевского и уже тогда приковывала к себе внимание. Потом одна картина, вторая, третья, съемки у Тарковского… Она была для нас из какого-то другого мира… Такая худая, спортивная, со своими чудесными распущенными волосами… Глядя на нее, я думала: «Боже мой, неужели наступит время, когда старость наложит отпечаток и на это лицо?» Но никто не властен над временем. Хотя ее все равно помнят и любят.
– Ваша дочь росла за кулисами…
– Да, но в основном она была с моей мамой, которая любила ее беззаветно.
– Как вы оцениваете творческие успехи Ксении? (Дочь Ксения Хаирова, актриса. – Ред.)
– Я жесткий профессионал, и очень критично отношусь даже к своей дочери-актрисе. Не могу иначе. Меня воспитали в таком театре. И я очень рада, что не попала в более демократичный «Современник» – театр, о котором мечтали все мои ровесники, а осталась в настоящем жестком театре. Да, театр – жестокая вещь. По молодости я часто опаздывала и в свое оправдание сочиняла разные причины. Но я чувствовала, что они все понимают, и мне было стыдно. Тем более что я жила рядом, в общежитии Театра Моссовета. Нелли Молчадская говорила: «Валя, вы халда», – а я недоумевала: что такое халда? (Смеется.) Теперь меня считают образцом дисциплинированности: я приезжаю на репетицию первой, за полчаса до начала.
– Вы настолько изменились?
– Точно не в худшую сторону. Наверное, стала более терпимой, больше прощаю, стараюсь не осуждать и влезть в шкуру другого человека. Я не борец: если меня отталкивают – отойду, не стану пробиваться и что-то доказывать. Это касается и жизни, и профессии.
– Что сегодня доставляет вам самую большую радость в жизни?
– Внучка. Дочь – уже состоявшийся человек.
– У вас ведь были проблемы в отношениях с ней…
– У меня очень красивая дочь. Когда она была маленькая, я смотрела на нее и не верила: «Неужели это чудо родила я?» Красивая женщина – это особая женщина. Но красота не вечна. В этом проблема многих красивых женщин. Сейчас дочь меня услышала и поняла. У нас все нормальное отношения. Она работает в театре, стала много сниматься. У нее такой типаж – женщина декаданса. Эти роли мало кому удаются. Так что, слава богу, у нее все наладилось.
– У вас с внучкой близкие отношения?
– Она очень тепло ко мне относится. Говорит: «Валь, ты не понимаешь ничего». Я соглашаюсь: «Хорошо» (смеется).
– Как вы считаете, у большой актрисы может быть счастливая личная жизнь?
– Здесь все очень индивидуально. Семья – это огромный труд, ее нужно поддерживать, подпитывать, а в актерских браках делать это сложно. У меня не получилось.
– Что еще, кроме театра и внучки, вас согревает в жизни?
– Дача. Это такая прелесть! Кроме того, я с удовольствием смотрю по телевизору кино. Но сейчас для актеров очень жестокое время, они держатся только за счет богом и родителями данной индивидуальности. А вот с режиссерами у нас просто беда. Еще я написала книгу, а недавно записала стихи для будущей поэтической программы. Так что, слава богу, пока мне интересно жить!
Беседовала Марина Зельцер