В 80-х каждый мальчишка хотел слепить свою судьбу с гардемарина Алеши Корсака. Не у всех получилось. Самому же Дмитрию Харатьяну хватило той прививки романтизма, чтобы совершать подвиги ради любимой женщины и друзей.

НОВОСТЬ

20:51, 19.09.2024

«Должен обеспечить детей»: Лера Кудрявцева призвала Павла Дурова к совести

Ведущая высказалась в защиту Ирины Болгар.

Стареть надо красиво

– Дима, какое чувство вызывает у тебя это сочетание цифр?

– Мне не было страшно в 50 – не страшно и теперь. Хотя цифра, конечно, серьезная. Пока человек здоров и бодр, цифры не слишком расстраивают: ему, что называется, невдомек. У меня с этим все более-менее в порядке: признаков старения, потери вкуса к жизни я пока не чувствую. Мне все одинаково интересно, я еще не перестал удивляться, у меня есть желание что-то делать.

– А в долгосрочной перспективе? Простая арифметика: когда прибавляешь к сегодняшнему дню пять или десять лет – это одно, и совсем иное – когда 30 или даже 40…

– Арифметика, конечно, удручающая, но планы я все равно строю. Может быть, не слишком далекие. Но жизнь показала, что иногда сиюминутные планы превращаются в весьма отдаленные. Так было, например, с «Форт Россом»: проект мы начинали в 2010-м, а вышел он только в 2014-м. Почти пятилетка прошла от задумки до премьеры!

– Поэтому в твоей жизни появилась более рациональная профессия, чем актерская, – продюсирование?

– Все-таки я не в полной мере продюсер. Эта профессия предполагает абсолютное погружение и отказ от всего во имя дела. Мои же продюсерские притязания были продиктованы не призванием, а необходимостью.

– Летом ты вел серию программ из цикла о Крыме. Какие впечатления у тебя остались об этом крае?

– Жанр этого цикла – трэвел-лайф, когда все пишется вживую. Я никогда не занимался документалистикой в чистом виде, поэтому мне было очень интересно. Кроме того, я вернулся в памятные места. Конечно же, нахлынули ностальгические воспоминания, связанные с молодостью и детством. Мы с родителями отдыхали «дикарями» в Коктебеле, тогда еще Планерском, в Судаке. В общем, хорошо поездили по побережью. Осенью я пошел в третий класс и в традиционном сочинении «Как я провел это лето» написал, как мы забирались на Карадаг, про бухту и т. д.

Вспомнил и съемки у Гайдая. У нас с ним были особые отношения. Я знал, что нужен ему: во мне он видит не только актера, но и родственную душу. У нас была энергетическая связь, даже свои традиции существовали. Например, он мне на день рождения дарил одеколон, а я ему – блок сигарет «Честерфилд». При своем статусе он не мог позволить себе такую роскошь! Леонид Йович растягивал их на весь год, а при встрече говорил: «У меня еще есть ваши сигареты, Дмитрий Вадимович». Я и сейчас приношу на его могилу открытую пачку… Когда его не стало, я ощутил невосполнимую утрату.

– У тебя есть мечты, связанные с какой-то ролью или режиссером?

– Мои мечты – предвкушение чего-то нового, причем не запланированного, а неожиданного. Так что я по-прежнему открыт для предложений.

– То есть ты замер в ожидании…

– Нет, я все равно постоянно чем-то занят – не бывает такого, чтобы я сидел без дела. Если это не творчество и не работа, то спорт, кино, книги… Валяться на диване и плевать в потолок я себе позволить не могу в том числе и потому, что мне 55. Стараюсь ежедневно проживать жизнь в полной мере. Уже хочется не суеты, а насыщенности.

– Ты и читать успеваешь?

– Да. Я читаю не только много сценариев и литературы по работе, но и книги для души. Например, Акунина** «Весь мир – театр». Мне нравится вывод, к которому приходит Фандорин: стареть – это хорошо. Ты становишься не хуже, а лучше: умнее, мудрее, завершеннее. Если с возрастом человек считает не приобретения, а потери, значит его корабль сбился с курса. Более того, смысл стихотворения Пушкина «Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия» кажется ему неправильным – видимо, поэт был в хандре. Надо читать: «Летят за днями дни, и каждый час приносит частичку бытия». С годами человек делается не беднее, а богаче.

– И тем не менее, если бы существовала возможность начать все заново, пусть лет с тридцати, ты согласился бы?

– А что изменится, если согласился бы…

– Во всяком случае, честно. Меня удивляет, когда кто-то говорит, что ему этого не надо.

– Я не понимаю, зачем отказываться от предложения прожить еще раз без всякой платы? Это можно объяснить только страхом потерять родных, любимых, друзей. Ты не сможешь снова влюбляться, потому что будешь обречен на потери, а это очень тяжело. Но само познание того, что будет дальше, как по-новому устроится жизнь, очень интересно.

Дружба – это дар

– Дружба, на твой взгляд, это прерогатива молодости?

– С возрастом понимаешь, что есть люди, которые умеют дружить, а есть те, кому это не дано. Наличие друзей – это вопрос того, умеешь ли ты сам дружить. Это дар. Как в педагогике: можно быть педагогом, но не быть учителем.

– А ты умеешь дружить?

– Сложный вопрос. Я умею дружить с теми, кто ценит дружбу. А кто не умеет и не ценит… Тогда зачем? Если для того, чтобы занять денег и не отдавать годами, то это не дружба. Существует же выражение: «Хочешь потерять друга – одолжи ему крупную сумму». К сожалению, в этом есть доля правды. Так складывается, что мы по-разному развиваемся, оказываемся в разных концах страны, приобретаем разный статус и положение. Меняются приоритеты и интересы. И однажды выясняется, что с человеком, который когда-то был тебе близок, не о чем говорить.

В моей жизни было несколько людей, которые называли себя моими друзьями. Мы общались не один год, а потом они предавали, подставляли, использовали. Такой печальный опыт. Или была в моей жизни Марина Левтова… Прошло уже 15 лет с момента ее гибели, а  я чуть ли не каждый день вспоминаю о ней и понимаю, что этот человек для меня значил. Мне ее очень не хватает.

– Я знаю, что Питер для тебя открыла Марина.

– Впервые я прилетел в Ленинград в мае 1977 года. Мы с Мариной тогда снимались у Динары Асановой, правда, в разных фильмах. Марина много рассказывала мне про город, про блокаду, и все так серьезно. А вообще, Питер – город моих предков, там жили несколько поколений по маминой линии. Я узнал об этом только благодаря программе Первого канала «Моя родословная». Всегда к Петербургу было особое отношение, а теперь понимаю, чем это вызвано (улыбается). В Москве я живу с трех лет, а родился в Узбекистане, хотя по папиной линии у меня армянские корни. Вот есть еще и питерская ветка.

– Твой новый спектакль в Театре под руководством Армена Джигарханяна «Не телефонный разговор» по повести Эдварда Радзинского в стиле ретро вызывает ностальгические ощущения. С каким чувством ты взялся за работу? Что стало главным аргументом в твоем решении согласиться на это предложение?

– Главное – это Армен Борисович Джигарханян, которого я знаю давно, а как киноартиста – еще дольше, с «Неуловимых мстителей». В некотором смысле я считаю его своим духовным отцом. И потому что он армянин, и потому что между нами есть некое человеческое и актерское родство. Я к нему очень тепло отношусь. А знакомы мы примерно с 80-х. Уже не помню, как это произошло. Позже вместе снимались в «Королеве Марго», где он играл палача. В фильме «Место встречи изменить нельзя» он говорит: «Не бойся, я не больно зарежу», а в «Королеве Марго» произносит: «Не бойтесь, вперед смотрите – и всё, ничего не почувствуете» (смеется).

Я прочитал повесть Радзинского, посмотрел телефильм «Ольга Сергеевна» и поразился, как мог его тогда пропустить! Конечно же, для меня важно, лестно и ответственно, что роль, которую играл сам Джигарханян, предложили мне. Для меня события той эпохи не ретро, а моя молодость, часть жизни. В те годы я заканчивал школу, делал первые шаги в актерской профессии, поэтому для меня все пронизано духом времени, атмосферой, в которой я формировался.

– Если бы существовала машина времени, что ты захотел бы вернуть из жизни той страны?

– Тепло и бескорыстие человеческих отношений. Конечно, было предостаточно всякого, но корысть была какая-то… бутафорская, что ли. Люди были чище, доверчивее. Сейчас этого, к сожалению, очень не хватает, мы стали более меркантильны. Нам все время что-то требуется, и зачастую происходит баш на баш, ты мне – я тебе. Тогда этого не было.

– А ты так же остро, как когда-то, реагируешь, например, на несправедливость?

– Я человек порывистый и многое воспринимаю очень эмоционально. Но во избежание конфликтов научился держать себя в руках, быть более терпимым. В конце концов можно просто не общаться с человеком, если только это не проявление крайней степени хамства. Конечно, правильнее абстрагироваться и не замечать того, что мешает жить, но у меня достаточно непростой характер. Со мной трудно ужиться, особенно в профессиональном плане: я очень требовательный. С годами у меня выработалось определенное отношение к профессии и ко всему, что связано с театром и кино. И если я вижу, что люди не справляются со своими обязанностями, это не просто раздражает меня, а возмущает.

– Атмосфера на съемочной площадке, особенно в экспедициях, изменилась?

– С одной стороны, процесс съемок стал более организованным. Но в то время на площадке царила почти семейная атмосфера, а теперь – исключительно рабочие отношения, хотя и очень правильные в смысле производства.

– Однако появлению шедевров прежняя атмосфера не мешала…

– Наоборот, только помогала (смеется). Впрочем, есть хорошие фильмы и сейчас. И тогда были разные: и плохие, и хорошие.

– А ты любишь пересматривать старые фильмы?

– Специально нет, но если попадается, скажем, «Ирония судьбы…», то телевизор не выключаю.

Отдаю долги

– Когда-то ты мечтал избавиться от комплекса провинциала, однако по-прежнему живешь в Красногорске. Почему не переехал в Москву?

– Сначала возможности не было, а потом – желания. Теперь мы под Красногорском еще и дом построили. Это раньше была разница между столицей и Подмосковьем, причем достаточно ощутимая. Поэтому я гордился знакомством со своими сверстниками-москвичами, особенно с теми, с кем вместе снимался. Одно дело – школа, танцы и гитара, и совершенно другое – кино, «высшее общество»… Я ведь, хоть и был кумиром молодежи пионерского лагеря «Метеор» и руководителем первого вокально-инструментального ансамбля «Аргонавты», все равно оставался застенчивым и неуверенным в себе.

– Но после «Розыгрыша» у тебя этот комплекс провинциала исчез?

– Именно заниженная самооценка спасла меня от звездной болезни и помогла не сойти с ума от обрушившейся на меня популярности. Когда вышел фильм, я почувствовал себя очень неловко оттого, что стал таким знаменитым (смеется). Я понимал, что моей заслуги в этом нет – просто повезло. Я же ничего особенно не играл… Мне был жутко интересен этот новый мир, великие Гердт, Табаков,Ханаева, Фатеева… А то, что случилось потом, стало испытанием. Все от тебя чего-то ждут: еще бы, теперь ты звезда! А я даже мысль толком сформулировать не мог, потому что был не очень образованным человеком. При этом еще и выглядел так себе, а в таком возрасте внешность имеет немаловажное значение.

– Ты ведь организовал в Красногорске детскую театральную студию – «Школу гардемаринов»…

– Мы с Мариной (жена Марина Майко, актриса. – Ред.) открыли эту студию. Я – художественный руководитель, а она – завуч и педагог по хореографии. Мне хотелось отдать дань своему детству, городу, в котором рос. Я учился в средней школе № 9, она и сейчас находится на Вокзальной улице. Там же, в Красногорске, я впервые пришел в драмкружок маленького затрапезного клуба ДРСУ № 2, где и состоялся мой первый выход на сцену. Я учился тогда в классе четвертом–пятом и помню, что ужасно стеснялся. Это были мои первые шаги в искусстве. Идея собственной студии возникла еще в конце 90-х, но тогда ничего не вышло, а в 2008-м руководитель нашей администрации Борис Рассказов сам обратился ко мне с таким предложением. И мы с Мариной откликнулись. Кстати, моей школе исполняется 50 лет, и меня пригласили на юбилей.

– Не стесняешься, что тебя до сих пор ассоциируют с персонажем Алешей Корсаком? Кто-то скажет: «Ему за 50, а он все гардемарин…»

– Прекрасно! Я счастлив, что у меня есть роль, которая стала нарицательной!

Беседовала Марина Зельцер