К 70-летию Сергея Довлатова (3 сентября) телеканал «Культура» подготовил интересный телепроект – фильм «с эффектом присутствия» «Ушел, чтобы остаться».

НОВОСТЬ

00:55, 05.10.2024

Бен Аффлек резко изменил внешность на фоне развода с Джей Ло

Актер решился на преображение.

А вообще-то, на телевидении работают дураки. О культовом писателе давно пора снять художественный фильм – его недолгая жизнь была богата событиями, драматическими и комическими: «роковые» влюбленности, интеллектуальное пьянство, общение с яркими людьми, обвинения в тунеядстве, эмиграция, сумасшедший успех и последовавшие за ним неудачи… И вот ведь штука: есть человек, мечтающий сыграть Довлатова в кино, бесконечно преданный его книгам – Иван Ургант – тоже питерец, тоже остроумный, высокий, фактурный… Человек есть. Сценария нет. И режиссера…

Лично для меня люди делятся на тех, кто любит Довлатова, и тех, кто не любит. «Наших» видно сразу: ироничные романтики, они ценят острое слово и не чураются решительных поступков. О тех, кто не любит Довлатова, и говорить нечего.

Трудно себе представить Довлатова 70-летним. Как Лермонтова – 40-летним, Пушкина – 50-летним… Какими бы они стали? Облачились бы в стеганый халат и мягкие тапочки – символы спокойной, состоявшейся жизни?
Мы решили вспомнить Довлатова вместе с дочерью Катей, той самой, которая стала героиней многих рассказов и ради которой, наверное, он уехал в Америку. Катя и по сей день живет в Нью-Йорке. Она очень закрытый человек. Есть несколько людей, о которых она не хочет говорить ни под каким предлогом, есть некоторые обстоятельства личной жизни Довлатова, есть его пагубная страсть, которые Катя тоже не хочет комментировать. Это право дочери. Но и у нас есть право объяснить читателю, почему портрет любимого писателя получился не столь объемным и ярким.

– Катя, каким был мир вашего петербургского детства? Чем запомнился? Безденежьем и тяжелыми депрессиями отца, которого не издавали на Родине?

– Да почему же? В моих воспоминаниях много и радостного, и грустного. Тяжелых депрессий отца я не помню. Помню, что он нас очень любил, с ним я чувствовала себя защищенной. По большому счету, у меня было счастливое детство – любящие родители, бабушка-актриса, резвая очаровательная собака, масса друзей. Что еще ребенку нужно? Случались в нашей семье, конечно, и сложности, но ведь меня от них оберегали. Теперь, когда я прокручиваю события тех лет, всплывают в основном позитивные воспоминания, грустные стираются со временем.

– Каким Довлатов был отцом? Пытался ли он вас воспитывать, учить? Правдоподобны ли, например, истории о том, что он «по задумчивости» мог засунуть вас двумя ногами в одну колготку?

– Отцом в традиционном смысле слова он не был. В нем напрочь отсутствовали воспитательские данные. Засунуть меня двумя ногами в одну колготку, конечно, мог – когда о чем-то задумывался. Но кто из нас не ходил в туфлях, надетых не на ту ногу, или в кофте наизнанку? Зато отец много разговаривал со мной и, замечу, прислушивался ко мне.

В детстве мне хотелось более типичного папу – чтобы не говорил рифмованными фразами, чтобы ходил каждый день на службу ибыл менее требователен к моей разговорной речи. Я не понимала, почему мои подруги могут сказать «вкуснятина», а я нет. Почему им можно смотреть телевизор, а мне запрещается. В общем, я мечтала о папе «как у всех». Теперь понимаю, какая это была глупая мечта.

– В книгах отца вы фигурируете как разумная, решительная девочка, которая, к примеру, может посоветовать отцу писать сказки. А какой вы были на самом деле? И насколько правдоподобны истории и персонажи, описанные Довлатовым?

– Очень точно на этот вопрос ответил коллега отца журналист Петр Вайль. Он сказал, что прототипы довлатовских персонажей чаще всего не говорили и не делали того, что отец о них написал, но могли сказать или сделать это. Они «эмоционально» правдоподобны. Может, именно поэтому кто-то обижался на папу. А кто-то обижается и до сих пор.

– А мама, историю взаимоотношений с которой Довлатов так подробно описал?

– Мама думает, что о «жене» написано с любовью. Ей это приятно.

– Ваш переезд в Америку был полностью инициирован вашей мамой. Что стало для нее последней каплей перед принятием этого решения?

– Не знаю, что стало последней каплей, но во всей этой ситуации неожиданно обнаружился ее характер. Мама – человек спокойный и тихий. Но тут вдруг проявился такой невероятный, просто отчаянный азарт! Порой спрашиваю себя, могла бы я решиться на такое – бросить все, ехать непонятно куда, да еще с малолетним ребенком? Думаю, что нет. Иногда мне кажется, что это был не совсем продуманный шаг. Но мама решилась. Устроилась в Америке на работу и создала нам вполне уютную жизнь.      

– Были ли вы с мамой уверены, что отец последует за вами в Америку?

– У меня не было ощущения, что мы прощаемся с папой и бабушкой навсегда. Мы и раньше иногда жили порознь. Но мне казалось, что Глашу, нашего фокса, я больше не увижу.

– Кстати, о Глаше, собаке, по меткому определению Довлатова, похожей на березовую чурочку. Она действительно была такой умницей, как это следует из книг вашего отца?

– Глаша была интеллигентной собакой – любила, когда с ней разговаривают. Она была решительной и храброй: считалась членом семьи, моей сестрой, мы прожили вместе семнадцать лет. Мне ее очень не хватает.

Много лет с родителями прожила и такса по имени Яша. Но я уже к тому времени не жила с родителями и к Яше не привязалась. В это время у меня был необыкновенный питбуль по имени Дилинджер. Он был элегантен, добр, умен и был моим другом. Но в отличие от Глаши не стал моим родственником.

– В книгах Довлатова постоянно упоминаются то порванные брюки, то разваливающиеся ботинки. Отец действительно не придавал значения своему внешнему виду?

– У него не было порванных брюк! Бабушка его в таком виде не выпустила бы из дому. Но с одеждой в Союзе у папы действительно были сложности: он ведь был очень высокий – 196 см, подобрать гардероб ему было непросто. Когда папа переехал в Америку, эта проблема быстро решилась. Но вы правы, быт не был самым главным в его и нашей жизни.

 – Но ведь однажды он иронично изложил свою мечту – встретить старость в панаме, клетчатых штанах и на грядке огурцов. Получилось «обуржуазиться»?

– Папа не «обуржуазился», потому что не был буржуазным человеком. Больше всего на свете он хотел быть писателем, со всей присущей тому атрибутикой. Я имею в виду те самые клетчатые штаны, твидовый пиджак, загородный дом, звонки и письма многочисленных читателей и почитателей, начиная с домашних… Пиджак и штаны были. Была даже подержанная машина, которую папа с удовольствием водил, но только если рядом сидела мама и говорила, куда ехать дальше. За год до смерти папы родители купили сооружение, которое домом можно назвать с большой натяжкой. Это был старый трейлер, но возле него рос куст смородины. В первую же зиму прорвало трубы. Но папа любил там бывать. И автомобиль, и загородный дом, повторюсь, в первую очередь, были атрибутикой успешного писателя. На качество этих предметов обращалось мало внимания. А вот что касается звонков, писем, почитания – здесь было сложнее. Папина читательская аудитория ограничивалась в основном эмигрантами третьей волны. А за океаном была Россия с миллионами потенциальных читателей. И, конечно, отец грустил, когда думал об этом.

– Вы навещаете тот загородный дом с кустом смородины?

– Дом мы продали сразу после папиной смерти. Там без него быть не хотелось.

– Катя, многие современники Довлатова оценивают его эмиграцию как большую ошибку, приведшую впоследствии к смерти. А как вы думаете, был ли ваш отец счастлив в Америке?

– Мне непонятны все эти разговоры об «американской трагедии» Довлатова. Никакой трагедии не было! 9 рассказов отца были опубликованы в самом престижном издании Америки – «Ньюйоркере», его книги издавались, переводились на английский язык. А работа на посту главного редактора «Нового американца» стала самым счастливым периодом в его жизни.

– Вы ведь подрабатывали в «Новом американце». Жизнь редакции была такой же сумасшедшей, как это описано у Довлатова? И правда, что вас наказывали запретом приходить в редакцию?

– Я помню то время. Будучи школьницей, я получила работу – переводить телепрограмму в папиной газете. Это было скучно, но в отличие от многих взрослых мне платили деньги! И мне было безумно интересно посещать редакционные летучки. Там происходило столько смешного! Жизнь в самой газете действительно бурлила, но меня никто не наказывал запретом приходить в редакцию – это очередное папино преувеличение. Отец вообще меня не наказывал. Это делала мама.

– Правда, что Довлатов обожал совещаться, что он упивался своей ролью главного редактора?

 – Папа действительно любил свою работу и все, с этим связанное. Летучки были долгие и шумные. Если иногда кто-то обижался, его шуткой успокаивали.

– Скажите, врастание в американскую жизнь далось Довлатову легко или болезненно?

– Папа, конечно, скучал по друзьям и городу, из которого уехал. Но полюбил Нью-Йорк и все, что связано было с новой жизнью. Самым трудным оказалось овладеть английским. Отец знал язык, у него был обширный словарный запас, но пользовался он им плохо. Стеснялся акцента и невозможности выразить точно свою мысль. Мне «врастать» в американскую жизнь было намного проще – я пошла в школу, обрела друзей и заговорила по-английски.

– Кто-то из друзей вашего отца сказал, что у Довлатова было странное образование – он прекрасно знал и любил русскую и американскую литературу, разбирался в джазе и кино, но за всю жизнь так и не побывал в музее. Как он пытался образовать вас, каких авторов рекомендовал читать?

– Он очень хотел, чтобы я больше читала. Приносил мне книги. Говорил, что существует 100 книг, которые обязан прочесть любой нормальный человек. Списка этого он мне так и не дал.

– «Самый счастливый» довлатовский год – год издания «Нового американца» – завершился рождением сына Коли. Расскажите о брате.

– Николас и есть новый американец. Он, конечно, говорит по-русски. Но, к сожалению, не читает. Книги отца он прочел на английском. Я даже давала ему задание – выучить русский алфавит. Рядом с каждой русской буквой написала английскую фонетическую транскрипцию…

– Русская эмиграция третьей волны знаменита своими дружбами, конфликтами, громкими разрывами. Все знают, что Довлатов общался с Бродским. А был ли он дружен с Барышниковым и Годуновым? И поддерживаете ли вы – дети эмигрантов – отношения между собой?

– Про детей эмигрантов ничего не знаю. Мы рвались стать американцами, и получилось, что у меня нет русскоязычных друзей в Америке. Что до отца, то он, кажется, не был даже знаком с Годуновым. Барышникова знал, но не был дружен, хотя они относились друг к другу с уважением, как мне кажется. Ведь недаром Барышников согласился быть в попечительском совете Фонда Довлатова.

– Вы с мамой занимаетесь этим фондом. А чем еще?

– Занятие фондом отнимает очень много времени.  А так… мама на пенсии. В свободное время мы занимаемся всем тем, что и другие люди. То есть общаемся, читаем, смотрим кино. Я очень люблю готовить.

– Вам не хотелось бы снять художественный фильм о жизни вашего отца? Кто бы смог сыграть роль Довлатова?

– Очень хотелось бы. Более того, мы это обсуждали. Но для этого, как и для многого другого, нужны немалые деньги.

– О чем бы вы спросили своего отца в день 70-летия, если бы он был жив?

– Просто поздравила бы его с днем рождения.

– Отец когда-нибудь говорил о смерти, предчувствовал ее?

– Со мной – нет, но завещание тем не менее написал.

– А что в завещании?

– Это очень личное. Могу сказать только об одном пункте – папа просил никогда не выносить подшивку «Нового американца» из дома.

– Как вы думаете, Довлатов знал, что после смерти превратится в культового писателя?

– Папа называл себя рассказчиком. Я думаю, что это не просто определение жанра, а страх перед нагрузкой, сопряженной с понятием «писатель». При этом он четко представлял себе, кто он и что делает. И как говорил сам, знал, что «не без основания взялся за перо». Когда рухнул «железный занавес», появились первые мелкие папины публикации – в Таллине, Петербурге, Москве, были заключены договора на книги, папу стали приглашать в Россию. Но он откладывал приезд. Мне кажется, ему хотелось дождаться того момента, когда его книги выйдут настоящими тиражами и будут прочитаны читателями. К сожалению, он не дожил до этого момента. Он умер, не предполагая, каких масштабов достигнет его известность.

– Трудно ли быть дочерью Довлатова?

– Я не знаю никакой другой жизни, а моя, хотя это может прозвучать нескромно, мне нравится. Я очень горжусь своим отцом, как, впрочем, и другими своими родственниками. У меня была замечательная бабушка Нора, человек ярчайший и очень талантливый. Дед Донат – легкий, добрый и веселый. Замечательная мама, которую я безумно люблю и которой невероятно благодарна. Брат, который унаследовал папино чувство юмора, умение импровизировать. Я имею возможность ездить в разные страны. Называть Нью-Йорк домом. У меня много настоящих друзей и у меня есть возможность заниматься тем, что мне нравится. А именно – возглавлять фонд имени моего отца.

Беседовала Илона Егиазарова

Из Довлатова

Директор заповедника, в котором я работал экскурсоводом, говорил мне:

– Своими брюками, Довлатов, вы нарушаете праздничную атмосферу здешних мест!

(«Надену я черную шляпу»)

Старый друг позвонил мне из Франции:

– Говорят, ты стал правоверным евреем! И даже сделал обрезание!

Я ответил:

– Володя! Я не стал правоверным евреем. И вовсе не сделал обрезание. Я могу это доказать. Я не в состоянии протянуть мое доказательство через океан. Но я готов предъявить его в Нью-Йорке твоему доверенному лицу…

(«Соло на Ундервуде»)

… На грязном коврике приплясывает голая девица. Сначала кажется – обнаженная, присмотришься – все-таки голая…

(«Быть мужчиной»)

…Таракан безобиден и по-своему элегантен. В нем есть стремительная пластика маленького гоночного автомобиля. Таракан не в пример комару молчалив. Кто слышал, чтобы таракан повысил голос? Таракан знает свое место и редко покидает кухню. Таракан не пахнет. Наоборот, борцы с тараканами оскверняют жилище гнусным запахом химикатов. Мне кажется всего этого достаточно, чтобы примириться с тараканами. Полюбить – это слишком. Но примириться, я думаю, можно…

(«Лирическое отступление»)

…В Америке есть рестораны для собак. Брачные агентства для попугаев. Резиновые барышни для любовных утех. Съедобные дамские штанишки. Все есть. Только ностальгия отсутствует. Единственный фрукт, который здесь не растет… Лишь иногда, среди ночи… Или в городской суете… В самую неподходящую минуту… Без причины… Ты вдруг задыхаешься от любви и горя. Боже, за что мне такое наказание?!

(«Все мы готовились…»)